Панкратенко: Ирак, КСИР, кризис Пезешкиана и транзит власти - Иран готовится к войне с Израилем – ИНТЕРВЬЮ

В Ираке прошли парламентские выборы, по итогам которых победу одержали проиранские силы. Такой результат стал неожиданностью для тех наблюдателей, кто полагал, что Тегеран ослаблен после 12-дневной войны и потому будет вынужден сосредоточиться на внутренних проблемах.

Тем временем внутренняя политическая динамика самого Ирана развивается не менее стремительно. Корпус стражей исламской революции (КСИР), вопреки прогнозам, не только сохранил, но и усилил свои позиции. Президент Масуд Пезешкиан, напротив, стремительно теряет доверие населения, тогда как аятолла Али Хаменеи фактически обозначил возможных преемников — малоизвестных широкой публике фигур, при этом его сын Муджтаба отошел в тень.

На фоне этих процессов Иран активно готовится к новому этапу противостояния, переориентируя свою военную стратегию и делая ставку на тесное военно-техническое сотрудничество с Китаем, включая перевооружение современными китайскими системами.

О том, какие тенденции формируют нынешнюю политическую и военную повестку Ирана, в интервью Vesti.az рассказал иранист и эксперт по Ближнему Востоку Игорь Панкратенко.

— В Ираке недавно прошли парламентские выборы, на которых победили проиранские шиитские партии, хотя блок Муктады ас-Садра участия не принимал. При этом сам Садр не является антииранским политиком. Как вы оцениваете текущее внутриполитическое влияние Ирана в Ираке? И насколько такая конфигурация меняет баланс сил на Ближнем Востоке?

— Победа проиранских шиитских партий на выборах в Ираке — это не просто политический успех, а стратегический прорыв, который существенно меняет региональный баланс. Ключевым фактором стал бойкот Муктады ас-Садра: его отсутствие в гонке устранило единственную внутреннюю силу, способную ограничивать влияние Тегерана. В итоге проиранский альянс, включающий партии и политические структуры вооруженных формирований, получил решающее большинство в парламенте.

Такой результат обеспечивает Ирану беспрецедентный уровень влияния в Багдаде, открывая возможность непосредственно воздействовать на формирование правительства, распределение бюджета и вопросы безопасности. В стратегическом плане лояльный Ирак становится для Тегерана важнейшим тыловым пространством — особенно на фоне ослабления его позиций в Сирии и Ливане. Экономически это также критично: экономика Ирана, находящаяся под давлением санкций, в значительной степени опирается на торговлю с Ираком и доступ к его финансовой системе.

Что касается общего баланса сил, то положение США осложняется. Вашингтон теряет инструменты влияния, но одновременно не готов к резкому разрыву отношений с Багдадом. Усиление Ирана в Ираке усиливает региональную конкуренцию между Тегераном, Израилем и Анкарой, делая ближневосточную конфигурацию еще более напряженной и непредсказуемой.

— Многие эксперты утверждают, что после 12-дневной войны с Израилем в июне 2025 года Иран существенно ослаб, и в первую очередь пострадали позиции КСИР. Насколько это соответствует действительности?

— Расхожее утверждение о том, что Иран и Корпус стражей исламской революции ослабли после июньской войны, во многом является заблуждением, сформированным на фоне эмоциональных ожиданий и западных интерпретаций. Действительно, КСИР понес определенные потери, включая гибель нескольких командиров, уязвимости в системе ПВО стали заметнее, а союзники Ирана не проявили ожидаемой активности. Однако эти факторы не привели к реальному ослаблению Корпуса.

На практике кризис стал стимулом к внутренней мобилизации. КСИР усилил свое влияние в ключевых центрах принятия решений, прежде всего в структурах оборонного управления. Экономические компании, находящиеся под контролем Корпуса, наоборот, расширили свои позиции, используя период восстановления после санкционного давления.

Сегодня влияние КСИР проявляется не в открытой демонстрации силы, а в глубоком проникновении в политические, военные и экономические механизмы государства. Это не ослабление, а переход к новой, более скрытной и, возможно, более эффективной форме присутствия внутри системы власти.

— Масуд Пезешкиан многими воспринимался как потенциально «революционный» президент: азербайджанец по происхождению, довольно открыто критикующий систему. Как его действительно оценивают внутри Ирана? Насколько он популярен среди населения и как к нему относится правящая элита?

— Забудьте про образ «революционного президента» — от него не осталось и следа. Пезешкиан сегодня — это живая иллюстрация провала, зажатая между народным гневом и жесткой хваткой истеблишмента. Его рейтинг поддержки рухнул с 50% до 23% всего за полгода, и это закономерно. Он обещал экономическое чудо и открытость, а получил тотальный провал: риал катится вниз, санкции не сняты, а общество раздражено из-за отключений электричества и пустых полок. Его «либеральные» жесты вроде послаблений в ношении хиджаба остались лишь символами — система фактически оставила его без инструментов.

Что касается элит, их «лояльность» — это лояльность заложника. По сути, у Пезешкиана нет пространства для самостоятельной политики: реальные рычаги власти находятся у КСИР и консерваторов, которые контролируют суды, СМИ и основные финансовые потоки. Он вынужден увеличивать финансирование тех же сил, которые его же и ограничивают. Любая попытка реформ встречает жесткое сопротивление и даже угрозы импичмента. Поэтому это не президент-реформатор, а скорее временный буфер, подставленный системой под удар народного недовольства, не имеющий реальных полномочий что-то изменить.

— Известно, что Иран активно готовится к транзиту власти после смерти или возможной отставки Али Хаменеи. В стране усиливается борьба между различными группами и кандидатами-аятоллами. Какие силы и личности сегодня имеют наибольшие шансы стать следующим Верховным лидером?

— Представьте себе огромную шахматную доску, где фигурами выступают аятоллы, генералы и политики. 86-летний Али Хаменеи, опасаясь развития событий на фоне войны с Израилем, уже сделал свой ход: он представил Ассамблее экспертов не одного, а сразу трех кандидатов из числа высокопоставленных священнослужителей, которые могут занять его пост. Это беспрецедентный шаг, свидетельствующий о стремлении обеспечить быстрый и контролируемый переход власти и сохранить собственное политическое наследие в условиях военного времени.

Но самое примечательное — среди этих трех имен, по информации The New York Times (которой можно доверять, но с оговорками), нет его сына Моджтабы Хаменеи. Того самого, кого многие считали главным претендентом и «серым кардиналом».

И вот здесь начинается главное. Исключение Моджтабы из официального списка — это тактическая игра, но никак не политическая смерть. Он остается влиятельной фигурой в тени, особенно для силовиков из КСИР, которые рассматривают его как гаранта своих интересов и продолжателя жесткой линии. Его роль — закулисный стратег, а не публичный лидер.

Что касается трех официальных кандидатов, их имена держатся в строжайшей тайне, однако за каждым стоят мощные кланы. Основная борьба развернется между двумя лагерями. Первый — прагматики и силовики, ставящие на тесный союз с КСИР и выступающие за жесткую внешнюю политику, поскольку понимают, что без военной опоры режим не удержится. Второй — традиционные консерваторы из старой гвардии духовенства, для которых важнее религиозный авторитет и сохранение теократии даже ценой изоляционизма. Война и удары по ядерной программе серьезно ослабили позиции Хаменеи и обострили противоречия, которыми обе группы стремятся воспользоваться.

Таким образом, вопрос о преемнике — это не просто выбор нового рахбара. Это борьба за саму сущность Исламской Республики: сохранит ли она теократическую модель или окончательно превратится в милитаризованное государство под контролем КСИР. Исход станет ясен лишь тогда, когда нынешний лидер, по меткому выражению Би-би-си, окончательно покинет свой бункер.

— После того как Трамп (согласно его планам) разберется с Венесуэлой и вопрос Газы будет закрыт, насколько высока вероятность возобновления прямой войны между Ираном и Израилем? И как к этому сценарию готовится Иран?

— Война не просто вероятна — она почти неизбежна. Текущая пауза больше похожа на зловещее затишье перед следующим, гораздо более жестким этапом противостояния. Иран и Израиль находятся в стратегическом тупике: любое усиление одной стороны другой воспринимается как экзистенциальная угроза. Если Трамп действительно завершит другие внешнеполитические направления, Иран автоматически станет для него главным фокусом давления. В Тегеране это понимают и готовятся не к гипотетическому сценарию, а к реальной и масштабной конфронтации.

Стратегия Ирана — тотальная мобилизация и гибридизация. Страна фактически превращается в укрепленную систему: критическая инфраструктура уходит под землю, ракетные арсеналы рассредоточиваются в горах и пустынях, а подразделения КСИР отрабатывают тактику асимметричных действий против высокотехнологичного противника. Речь идет не о классическом фронтовом столкновении, а о войне на изматывание, где каждый город может стать новой зоной боевых действий, а удары могут быть направлены по чувствительным объектам — от АЭС в Бушере до нефтяных терминалов.

Иран не строит иллюзий относительно победы в открытой войне. Его стратегия — сделать потенциальную победу Израиля настолько дорогой и разрушительной, чтобы она стала политически и стратегически неприемлемой. Поэтому да, Тегеран исходит из того, что война будет, и готовится к ней не как к параду силы, а как к длительному и тяжелому столкновению, где ставка — взаимное уничтожение инфраструктуры и ресурсов.

— Какие главные уроки иранское руководство и военные вынесли из 12-дневной войны июня 2025 года? И происходят ли сейчас крупные закупки новых вооружений у Китая или других поставщиков?

— Война стала для Тегерана холодным душем и обнажила системные уязвимости, которые теперь устраняются с беспрецедентной скоростью.

Урок 1: Уязвимость перед внутренним шпионажем.
Израильские агентурные сети внутри Ирана оказались фактором колоссального успеха противника. Они обеспечили высокую точность ударов и фактически парализовали оборонительные возможности страны. Война показала, насколько Иран уязвим перед «войной в тени».

Урок 2: Недостаточная эффективность ПВО против высокотехнологичного противника.
Способность Израиля наносить удары даже по объектам с усиленной защитой, включая ядерные, стала приговором для существующей системы воздушной обороны. Тегеран получил прямое доказательство, что старая ПВО не справляется.

Урок 3: Отставание в киберпространстве и гражданской обороне.
Конфликт шел одновременно в физической, цифровой и информационной плоскостях. Иран был вынужден блокировать WhatsApp и другие сервисы, чтобы предотвратить панику, что подчеркнуло слабость киберфронта и отсутствие полноценной системы гражданской обороны. Это привело к ненужным жертвам.

Урок 4: Ненадежность традиционных союзников.
Позиция России, которую в Тегеране восприняли как «молчаливое предательство», стала болезненным уроком. Поставки Су-35 откладывались, а во время конфликта Москва заняла «сдержанно нейтральную» позицию. Это ускорило разворот Ирана в сторону Китая.

Урок 5: Война сплачивает, а не раскалывает страну.
Атаки не привели к внутреннему краху, а наоборот — укрепили национальную солидарность. Для широких слоев населения важность обороны стала не абстракцией, а непосредственным жизненным опытом.

Именно поэтому сейчас Иран проводит почти авральную модернизацию и делает безоговорочную ставку на Китай. Тегеран уже закупает у Пекина современные системы ПВО, такие как HQ-9B, способные работать по малозаметным целям, и ведет переговоры о поставках многоцелевых истребителей J-10C, чтобы закрыть «дыру» в собственном воздушном пространстве.

Речь идет не просто о закупках вооружений — это фундаментальный сдвиг в оборонной доктрине. Иран делает ставку на одного технологически мощного партнера, рассчитывая, что его возможности станут новым щитом Исламской Республики перед следующим, практически неизбежным раундом конфликта.

• Трамп встретился с эмиром Катара на борту своего самолета
• В Анкаре прошла встреча Зеленского и Эрдогана
• Иран не пойдет на сотрудничество с США из-за поддержки Израиля