«Баку часто напоминают о проблеме дагестанонаселенных пограничных районов, которые можно превратить в аналог Южной Осетии»

Интервью Vesti.Az с журналистом, экспертом по Северному Кавказу Иваном Суховым 

- Среди республик Северного Кавказа самая напряженная ситуация наблюдается в Дагестане. Каковы, на ваш взгляд, причины того, что именно в Дагестане сегодня самая напряженная ситуация на Северном Кавказе?

- Дагестан – самое большое и сложно организованное политическое тело на Северном Кавказе. Это, в сущности, целая страна с трехмиллионным населением, которое продолжает расти. Там есть все, от одного из самых динамично растущих городов на постсоветском пространстве – Махачкалы, до крайне отсталых горных сел, живущих словно в другой эпохе. При этом все элементы взаимосвязаны – даже самые отдаленные села вовлечены в экономическую орбиту Махачкалы, и они влияют на происходящее в городе, потому что служат источниками активной миграции. Махачкала уже больше десятилетия прирастает пригородами, где селятся, часто по общинному признаку, выходцы из сел.

Эксперты называют этот процесс «рурбанизация» - от латинских слов rur – село, и urbanus – городской: сельское население становится городским, меняя локацию, но оно сохраняет часть принятых в селе правил жизни, и поэтому город отчасти становится селом. Естественно, это ломает сложившиеся годами схемы взаимодействия – те, что были при советской власти, и до нее, и даже те, что сложились уже после распада СССР. Нигде больше на Северном Кавказе этот процесс не имеет такого масштаба, как в Дагестане. А происходит он на фоне, сформированном несколькими важными факторами: сложное этническое устройство, глубокие исламские традиции – в том числе и салафитские (неправильно думать, что салафия в Дагестане это результат чистого импорта), отставание от остальной России в части земельной приватизации (она не проведена), и в части муниципальной реформы (проведена не до конца).

Все вместе это дает очень конфликтогенный коктейль. Его «фармакокинетику» можно примерно описать на таком примере: молодой человек из горного села приезжает на равнину. Он либо включается в конфликт по поводу земли, в котором его соплеменники-горцы противостоят той или иной равнинной группе в борьбе за земельные угодья, которые и те и другие считают по праву своими, а на деле ни у тех, ни у других нет никаких правовых оснований, которые можно было бы доказывать и защищать средствами российского законодательства и институциональной системы. Либо он оказывается в среде большого города, где не действуют социальные сдержки, в которых он рос. И тогда с большой вероятностью, в поисках новой идентичности, он приходит в ислам – необязательно сразу радикальный. В обоих случаях он пополняет среду, для которой российские нормы и институты не имеют такого значения, как для большинства населения страны.

Это среда некоего альтернативного (и преимущественно исламского) нормативного регулирования. Это вышибает его из обычной колеи социализации – и когда он в итоге сталкивается с дефицитом земли или рабочих мест и уезжает за пределы Дагестана, он оказывается носителем резко отличительного культурного кода и немедленно входит в конфликт с окружающим населением принимающей территории. Если он остается дома, он рано или поздно приходит к конфликту с правоохранительной машиной, для которой любые мусульмане подозрительны.

- Какие факторы могут снизить напряженность в Дагестане?

- Земельная реформа. Необходима приватизация земли и создание прозрачного рынка с надежными правилами, подкрепленными инструментами государственной защиты и государственного принуждения. Это разрушит «серый» рынок земли, де-факто сложившийся в интересах местных властей и аффилированных с ними групп, и погасит целый ряд земельных конфликтов, существующих именно потому, что ни одна из сторон не в состоянии предъявить юридически основательных прав на объект спора. Возможно, это снизит фактическую стоимость земли, а значит и миграционное давление на прилежащие районы Ставрополья, где приватизация земли давно произошла. 

Второе - муниципальная реформа, которая дала бы муниципалитетам финансовые возможности: это позволило бы им стать площадкой согласования для конфликтов, которые выглядят как этнические или внутриконфессиональные. Если часть села салафиты, а часть суфисты кадиритского толка, лучший арбитр – муниципалитет, а не УФСБ по Дагестану.

Третье - ясная координация и прозрачность работы силовых структур, которые сейчас дублируют друг друга, мешают друг другу и все вместе вызывают консолидированную ненависть все более единодушных в этом мусульман, независимо от их принадлежности к том или иному мазхабу, ордену, течению и т.д. Четвертое - поиск и внедрение гибридных норм и институтов там, где де-факто демонтированы нормы и институты российской политико-правовой системы и сложились альтернативные, квази-шариатские нормы и институты. Отыграть это назад невозможно, как невозможно запихнуть пасту обратно в тюбик. Это значит, что пока актуален поиск зоны соприкосновения этих двух альтернативных систем и обоюдно приемлемая регламентация их взаимодействия.

- В Дагестане периодически муссируются слухи о возможной отставке главы региона Рамазана Абдулатипова. Как вы оцениваете деятельность Р.Абдулатипова на посту президента Дагестана? В чем основанная причина недовольства его деятельностью среди местного населения?

- Ответ на последнюю часть вопроса традиционен для северокавказской политики последних полутора десятилетий – это разочарование. Очередной политик с относительно чистым досье пришел, что-то пообещал, что-то начал – и в итоге через год оказался ничем не лучше, а в чем-то и хуже своих предшественников. Несомненно, выданный ему поначалу кредит доверия населения близок к исчерпанию. Вопрос об отставке, по крайней мере, до момента отставки Александра Хлопонина с поста полномочного представителя президента России в Северо-Кавказском федеральном округе, не рассматривался в Москве, хотя есть лоббистские группы, которые заинтересованно «продвигают» эту идею.

Пока они не достигали особого результата: Абдулатипов выбрал очень подходящую нынешней кремлевской администрации стратегию презентации Дагестана. Он делает вид, что республика возвращается к имиджу, который она имела при советской власти – красивые черкески, кубачинские кинжалы, кизлярские коньяки, дербентские вина. Это в общем не соответствует действительности, которая значительно глубже и куда сложней, чем она была 25 лет назад, но это картинка, которая нравится в Кремле. Пока Абдулатипов сможет убеждать, что эта картинка на холсте и есть Дагестан, он, вероятно, будет в безопасности. Хотя в той политической системе, которая существует в России вообще и во взаимоотношениях центра с Северным Кавказом в частности, все может измениться в одночасье и в любой момент. В частности, 12 мая президент Путин по сути начал очередную реформу управления Северным Кавказом: А.Хлопонин, который ассоциировался с концепцией достижения политической стабильности через рост экономического благосостояния, уволен. Место полпреда предложено генералу МВД Меликову – это означает, что полпредство в СКФО скорее всего будет превращаться из некоего штаба по привлечению инвестиций в оперативный штаб. Что, возможно, и уместно в условиях, когда ухудшающаяся экономическая конъюнктура диктует свертывание проектов, связанных с большими деньгами. Сокращение финансирования вызовет рост напряженности, и генералы в этом случае определенно пригодятся больше инвесторов.

При этом Москва пытается вновь вдохнуть жизнь в проект создания дополнительного контура политической власти, внешнего по отношению к северокавказским этнократиям: другого способа сократить их контрпродуктивное участие в системе управления и распределения денег просто нет. Ради этого создается министерство Северного Кавказа, перед которым, в сущности, стоят те же задачи, что 4 года назад стояли перед Хлопониным. Пока нет оснований считать, что министр Северного Кавказа окажется успешней в достижении этих целей, чем полпред в ранге вице-премьера. Но одно можно сказать точно: сложившимся в республиках группам интересов теперь снова придется выстраивать отношения с новой структурой, которая к ним неблагожелательна. Это касается и Дагестана. Отставка Абдулатипова стала более вероятна после 12 мая просто потому, что новая метла всегда метет по-новому.

- Крымский вопрос актуализировал в Дагестане тему создания на территории севера Азербайджана лезгинской федерации. Какие силы могут стоять за подобными заявлениями?

- Пока никакие. Есть часть экспертного сообщества, которая считает, что Азербайджан недостаточно лоялен и слишком самостоятелен относительно России, поэтому не мешает постоянно напоминать Баку о проблеме дагестанонаселенных пограничных районов, которые при случае можно превратить в аналог Южной Осетии. И есть этнические движения внутри соответствующих этнических сообществ. Эти два элемента не образуют конфигурации, способной лоббировать соответствующие политические решения там, где они принимаются. Эксперты чаще всего забывают, что районы, о которых они рассуждают, являются, в отличие от Южной Осетии, не территорией, мечтающей о вхождении в состав России, а скорее «порталом», через который в обоих направлениях проникает вооруженный радикальный ислам.

- Какие силы стоят на ваш взгляд за распространением религиозного радикализма на Северном Кавказе?

- Прежде всего, это внутренние процессы. Есть огромная проблема дисфункции, а местами и просто разрушения российских институтов, с одной стороны, а с другой – проблема утраты доверия к структурам так называемого официального ислама – духовным управлениям. Возникает большая и постоянно расширяющаяся ниша, где источником альтернативной ценностной системы, альтернативных норм и институтов становятся сообщества молодых мусульман. Которые изначально необязательно радикальны, но которых государство, делая ставку на силу вместо институционального восстановления и развития, нередко само сталкивает в сторону радикализма. Этот момент сталкивания преувеличивать не стоит, многое работает само. Интересное наблюдение: перед Олимпиадой силовики выбили довольно большое количество полевых командиров подполья. Это можно назвать сменой поколений: те, кого ликвидировали, часто играли и на той, и на другой стороне, включаясь, например, в конфликты внутри легальной политической элиты Дагестана, или просто совмещая джихад с обыкновенным рэкетом.

Те, кто приходят им на смену, гораздо более религиозно мотивированы. Они часто имеют за плечами опыт войны в Сирии – и война в Сирии может, таким образом, быть названа внешним фактором, влияющим на события в Дагестане. Внешние влияния в плане идей и денег, безусловно, есть, в основном источник - это радикалы стран Персидского залива и Турции, радикальные элементы в университетах и медресе, где учатся сотни северокавказских студентов. Преувеличивать эти влияния не стоит, но и недооценивать тоже. Стоит, например, иметь в виду, что Россия в своем нынешнем сложном внешнеполитическом положении почти наверняка столкнется с активизацией внешнего влияния на северокавказское подполье, поскольку ее оппоненты не без основания считают этот регион болезненной зоной, посредством которой на страну можно оказывать давление.

- Многие в самом Дагестане утверждают, что Азербайджан стремится увеличить численность шиитов в их регионе. Насколько эта информация соответствует действительности?

-Думаю, эта тема актуальна локально для Южного Дагестана. Шиитское движение растет, в нем есть свои радикалы – в Юждаге стали, например, часто встречаться майки и наклейки на автомобили с символикой «Хезболла», - но количественно шииты в Дагестане все же малозаметны на фоне огромного суннитского большинства. Азербайджан едва ли воспринимается как источник этих процессов – скорей как транзитный коридор.

- Как вы оцениваете степень азербайджано-дагестанских экономических связей? 

- Сложный вопрос. С одной стороны, объем перемещения товаров через КПП Яраг – Казмаляр – особенно если говорить о потоке из Дагестана в Азербайджан - не выглядит сильно впечатляющим. С другой, азербайджанская сельхозпродукция на махачкалинском рынке теснит местных производителей, и Россия на самом деле заинтересована в заградительном таможенном регулировании: пока Дагестан занят производительным садоводством, животноводством и овощеводством (а существуют реальные истории экономического успеха в товарном сельском хозяйстве Дагестана), он стабильнее, чем если бы это производство кончилось. Тем не менее, очевидно, что может быть (и в конце концов будет) найден и режим приграничного экономического сотрудничества, и, если угодно, модус «разделения труда», в которых были бы заинтересованы и Дагестан, и Азербайджан.

- Когда вы в последний раз посещали Дагестан?

- Год назад, но я постоянно поддерживаю общение с исследователями, ведущими там полевые социологические и экономические исследования.

Заур Нурмамедов

• Прекращены депутатские полномочия Рамина Мамедова
• В МИД Азербайджана напомнили Франции о ее "грехах"
• На границе Азербайджана с Арменией установлен первый пограничный столб