Иран теряет Кавказ: коридор как символ геополитической изоляции -МНЕНИЕ

В Тегеране снова вспыхнула нервозность: едва в западной прессе появились материалы о возможном запуске Зангезурского коридора при международном сопровождении, в том числе с участием американских частных военных компаний, как иранские представители начали наперебой озвучивать тревожные месседжи. Поводом для этого стала и недавняя реплика Дональда Трампа о готовности Баку и Еревана к мирному соглашению — высказывание, которое в Тегеране, похоже, расценили как предвестие геополитического сдвига, минующего интересы Ирана.

Отреагировали сразу и слаженно. Один за другим выступили представитель парламентской Комиссии по нацбезопасности Алиреза Боруджерди и влиятельный советник верховного лидера Али Акбар Велаяти — каждый в своей манере, но с одинаковым лейтмотивом. Зангезурский коридор — «красная линия». Под предлогом противодействия «сионистским интригам», «неоосманским амбициям» и «иностранному вмешательству» в ход пошел весь арсенал привычной риторики. Но за громкими формулировками кроется нечто большее — опасения Ирана оказаться за пределами новой региональной архитектуры, в которой он становится не субъектом, а наблюдателем.

Прежде чем анализировать текущую вспышку активности Тегерана вокруг Зангезурского коридора, стоит вернуться на несколько месяцев назад — к одному из самых болезненных внешнеполитических эпизодов последних лет. Тогда, в ходе 12-дневной эскалации с участием Израиля, удары пришлись по ключевым объектам Корпуса стражей исламской революции, причинив Ирану ощутимый ущерб — и физический, и репутационный. Причем второй оказался куда чувствительнее: внутриполитическая публика болезненно восприняла молчаливую сдержанность, которой ответило руководство ИРИ.

Военное бессилие, отсутствие симметричного ответа и демонстративная пассивность на фоне публичных потерь стали предметом неловких обсуждений даже внутри иранской политической элиты. В этих условиях Тегерану жизненно необходимо срочно реанимировать образ державы, способной проводить «жесткие линии» — пусть не действиями, но хотя бы заявлениями. Заявлениями громкими, угрожающими и направленными на внешнеполитическую аудиторию. И Зангезурский коридор, оказавшийся в фокусе регионального внимания, стал удобной площадкой для такой риторической мобилизации.

На фоне очевидной утраты Ираном способности эффективно проецировать военную силу за пределами собственных границ, Зангезурский коридор превращается в удобный инструмент внутренней мобилизации. Здесь все по проверенному лекалу: необходимы враги — внешний и внутренний. И если с внутренними Тегеран традиционно разбирается привычными методами, то внешнего противника сегодня легко отыскать в фигурах Азербайджана, Турции и абстрактных «третьих сил».

Образ «внешней угрозы» позволяет воспроизводить риторику конфронтации, в которой Иран будто бы все еще играет весомую роль. Роль, утраченную на деле, но оживляемую словами. Подчеркивая стратегическое значение армяно-иранской границы, оказывая словесное давление на Баку и Анкару, руководство ИРИ пытается сохранить видимость геополитической субъектности. Это привычный способ продемонстрировать региональную активность — особенно там, где реальные рычаги влияния стремительно ускользают.

С другой стороны, за всей риторической экзальтацией и «красными линиями» стоит вполне прагматичный мотив — финансовый. В Тегеране прекрасно осознают: Зангезурский коридор напрямую конкурирует с инфраструктурными маршрутами, проходящими по иранской территории. Проект «Срединного коридора», который Иран пытался позиционировать как жизненно важный транзит через свою территорию, рискует обойти страну стороной — в пользу маршрута через Армению. Причем сам Ереван в этом уравнении все чаще выступает не как субъект, а как территория — принимающее пространство, мнение которого почти не учитывается.

На протяжении десятилетий Иран был единственным сухопутным связующим звеном между материковым Азербайджаном и Нахчываном. Сценарий, при котором появляется альтернативный маршрут, контролируемый Баку, Анкарой и, потенциально, поддержанный третьими державами, угрожает не только экономическим интересам ИРИ. Это удар по ее политическому весу на Южном Кавказе. Речь идет не просто о конкуренции за грузопотоки — ставки выше: контроль над направлением движения самого региона, а значит — и участие в транснациональных проектах, формирующих новую геоэкономику Евразии.

Выпадение Ирана — наряду с Россией — из ключевых региональных инфраструктурных проектов становится болезненным ударом по стратегическим амбициям Тегерана. Иран с нарастающим беспокойством следит за трансформацией баланса сил на Южном Кавказе: вывод российских миротворцев из Карабаха, постепенное охлаждение отношений между Москвой и Баку и одновременно укрепляющийся союз Анкары и Баку делают позиции ИРИ все более уязвимыми.

До недавнего времени Россия выполняла роль буфера, искусственно сглаживая острые углы между Азербайджаном и Ираном. Ее формальный нейтралитет и посреднический статус позволяли Тегерану держаться на безопасной дистанции от прямого соприкосновения интересов. Сегодня этот буфер исчезает — и Иран остается один на один с реальностью регионального альянса, в котором ключевую роль играют Турция и Азербайджан.

В этих условиях стремление Ирана к координации с Россией приобретает новый вес — не столько как союз равных, сколько как вынужденное объединение утерявших влияние акторов. Именно в этой логике стоит рассматривать и риторику о «неоосманизме», «влиянии НАТО» и «внешнем заговоре»: она играет не просто пропагандистскую роль, но становится инструментом политической фиксации позиции. Через нее Иран пытается обозначить собственное несогласие с меняющимся региональным ландшафтом и напомнить внешним и внутренним игрокам: несмотря на ослабление, он все еще претендует на место за столом.

Особенно уязвимой точкой для иранского истеблишмента остается фактор собственных азербайджанцев — крупнейшего этнического меньшинства страны, компактно проживающего в северных провинциях. Прямое обращение Али Акбара Велаяти к иранским азербайджанцам с подчеркнутым акцентом на их шиизм и «историческую миссию» — это не столько идеологема, сколько попытка превентивного сдерживания. Власти стремятся сохранить управляемость регионов, где усиливаются идентификационные импульсы — особенно на фоне того, как соседний Азербайджан укрепляет образ успешного государства, сочетающего национальную гордость, экономическую динамику и модернизированные вооруженные силы.

Тревога Тегерана не голословна: рост влияния Баку рассматривается как потенциальный катализатор для этнополитического пробуждения, и эта угроза уже вышла за рамки кулуарных обсуждений. В иранской прессе и экспертной среде все чаще звучат прогнозы о возможной фрагментации страны, и в этом контексте резкость риторики по вопросу Зангезурского коридора — не столько отражение обеспокоенности логистикой, сколько маркер глубинного системного страха.

Дополняет картину и другое геополитическое раздражение — Турция. Ее растущий вес в регионе, инвестиции в оборону, продуманная культурная экспансия и способность выступать в роли самостоятельного полюса силы делают ее привлекательной моделью для стран Ближнего Востока и Южного Кавказа. В этом сравнении Иран выглядит все более инерционным, замкнутым и неспособным к адаптации. В Анкаре видят будущее, в Тегеране — прошлое. Именно поэтому рост турецкого влияния воспринимается в ИРИ не как внешнеполитический эпизод, а как вызов самой архитектуре исламской республики.

Именно в этом — более широком — контексте следует рассматривать яростное противодействие проекту Зангезурского коридора. Это не просто попытка заблокировать транспортную артерию. Это стремление провести черту, очертить границы допустимого в регионе, где Иран постепенно теряет инициативу. Но парадокс в том, что эти границы все чаще определяются не в Тегеране, а извне. Иран все еще может участвовать в процессе — но его возможности влиять на итог стремительно сокращаются.

• США предложили взять под контроль Зангезурский коридор на 100 лет
• Президент Азербайджана направил поздравление королю Бельгии
• НПО Азербайджана обвинили конгрессменов США в подрыве мирного процесса в регионе